Неточные совпадения
Но ведь вот что при этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует: ведь общего-то случая-с, того самого, на который все юридические формы и правила примерены и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует-с, по тому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например,
преступление, как только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай-с; да иногда ведь в какой: так-таки ни на что прежнее не похожий-с.
Речь шла только о том, имел или не имел по закону издатель право напечатать статью фельетониста, и какое он совершил
преступление, напечатав ее, — диффамацию или клевету, и как диффамация включает в себе клевету или клевета диффамацию, и еще что-то мало понятное для простых людей о разных статьях и решениях какого-то
общего департамента.
Игнатий Никифорович высказал неодобрение тому порядку, при котором убийство на дуэли исключалось из ряда
общих уголовных
преступлений.
Рассчитывая поговорить отдельно с Катюшей, как он делал это обыкновенно после
общего чая и ужина, Нехлюдов сидел подле Крыльцова, беседуя с ним. Между прочим, он рассказал ему про то обращение к нему Макара и про историю его
преступления. Крыльцов слушал внимательно, остановив блестящий взгляд на лице Нехлюдова.
Насчет же того особого пункта, остался ли что-нибудь должен Федор Павлович Мите при расчете по имению — даже сам Ракитин не мог ничего указать и отделался лишь
общими местами презрительного характера: «кто, дескать, мог бы разобрать из них виноватого и сосчитать, кто кому остался должен при бестолковой карамазовщине, в которой никто себя не мог ни понять, ни определить?» Всю трагедию судимого
преступления он изобразил как продукт застарелых нравов крепостного права и погруженной в беспорядок России, страдающей без соответственных учреждений.
Сложилось два мнения: одно утверждало, что поступок Савельцева представляет собою один из видов превышения помещичьей власти; другое — что дело это заключает в себе
преступление, подведомое
общим уголовным судам. Первое мнение одержало верх.
Зачем заботиться о приобретении познаний, когда наша жизнь и общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре, о пользе
общей клеймится и преследуется, как
преступление?» «Везде насилия и насилия, стеснения и ограничения, — нигде простора бедному русскому духу.
Есть еще одна
общая причина побегов: это — вера в легкость, безнаказанность и почти законность побегов, хотя в действительности они нелегки, караются жестоко и считаются важным уголовным
преступлением.
Ст. 469 «Устава» дает право местному начальству без формального полицейского исследования определять и приводить в исполнение наказания за такие
преступления и проступки ссыльных, за которые по
общим уголовным законам полагаются наказания, не превосходящие лишения всех особенных прав и преимуществ с заключением в тюрьме.
Не составляет ли он противоречия
общему впечатлению комедии, заставляющей нас признать все
преступления в этой среде следствием темноты разумения и неразвитости человеческих сторон характера?
— Я только хотел сказать, что искажение идей и понятий (как выразился Евгений Павлыч) встречается очень часто, есть гораздо более
общий, чем частный случай, к несчастию. И до того, что если б это искажение не было таким
общим случаем, то, может быть, не было бы и таких невозможных
преступлений, как эти…
«Даже излишняя ревность к делу будет
преступлением, ибо кто осмелится самовольно вступаться в
общее дело, тот грабит
общее достояние», — решает ночное рютлийское собрание, расходясь в виду зари, заигравшей на девственном снегу окружных гор…
Когда бы я убил человека, я бы, значит, сделал
преступление, влекущее за собой лишение всех прав состояния, а в делах такого рода полиция действительно действует по горячим следам, невзирая ни на какое лицо: фельдмаршал я или подсудимый чиновник — ей все равно; а мои, милостивый государь, обвинения чисто чиновничьи; значит, они прямо следовали к
общему обсуждению с таковыми же, о которых уже и производится дело.
Переживая процесс этого отгадывания, одни мечутся из угла в угол, а другие (в том числе Глумов и я) даже делаются участниками
преступлений, в надежде, что
общий уголовный кодекс защитит их от притязаний кодекса уголовно-политического.
Как же учить детей, юношей, вообще просвещать людей, не говоря уже о просвещении в духе христианском, но как учить детей, юношей, вообще людей какой бы то ни было нравственности рядом с учением о том, что убийство необходимо для поддержания
общего, следовательно, нашего благосостояния и потому законно, и что есть люди, которыми может быть и каждый из нас, обязанные истязать и убивать своих ближних и совершать всякого рода
преступления по воле тех, в руках кого находится власть.
Рассматриваемое с этой точки зрения нарушение тайны частной корреспонденции представляется нам требованием высшего порядка, которое не имеет ничего
общего с
преступлением или с нарушением закона.
Это моя доля в
общей добыче. Я потихоньку киваю головой. Но теперь мне немного совестно за мое недавнее
преступление. Впрочем, я ловлю несколько чужих быстрых плутоватых взглядов. Кажется, что не мы одни занималась в эту ночь браконьерством!
Мы упраздняем тайную экспедицию, говорит указ, потому, что «хотя она действовала со всевозможным умерением и правилася личною мудростью и собственным государыни всех дел рассмотрением, но впоследствии времени открылося, что личные правила, по самому существу своему перемене подлежащие, не могли положить надежного оплота злоупотреблениям, и потребна была сила закона, чтобы присвоить положениям сим надлежащую непоколебимость», и притом вообще в «благоустроенном государстве все
преступления должны быть объемлемы, судимы и наказываемы
общею силою закона» (П. С. З., № 19813).
Самый habitus [
общий вид (лат.).] романа, его физиономию. В нем, как в уголовном романе, всё есть:
преступление, улики, следствие, даже пятнадцатилетняя каторга на закуску, но нет самого существенного.
Обыкновенно «идея» романа, закрепленная этим эпиграфом, понимается так, как высказывает ее, например, биограф Толстого П. И. Бирюков: «
Общая идея романа выражает мысль о непреложности высшего нравственного закона,
преступление против которого неминуемо ведет к гибели, но судьей этого
преступления и преступника не может быть человек».
Вскоре открылась в Новгороде
общая комиссия для преследования
преступлений во всех округах, а для дополнения деланы были известные розыски и допросы, в каждом округе отдельно.
Тюрьма в том виде, как она существует, одиночная или
общая, бесспорно, школа
преступлений, а не место их искоренения.
Несмотря на то, что он с Петром Волынским вернулся, как мы видели, к дому Бомелия с целью наказать разрушителей их гнусного плана, оба они, с одной стороны отдавая дань
общему суеверию того времени, а с другой — лично усугубляя это суеверие сознанием своих, достойных неземной кары,
преступлений, — сознанием, присущим, волею неба, даже самым закоренелым злодеям, — были почти уверены, что помешавший им совершить насилие над непорочной княжной был действительно мертвец — выходец с того света.
Устава о предупреждении и пресечении
преступлений (Св. зак., т. XIV): «раскольники не преследуются за мнения их о вере, но запрещается им совращать и склонять кого-либо в раскол свой, под каким бы то ни было видом, чинить какие-либо дерзости против православной церкви или против ее священнослужителей, и вообще уклоняться почему-либо от наблюдения
общих правил благоустройства, законами определенных».